Белорусский национальный миф как проект мистического ноктюрна

Евгений Задруцкий

Магистрант Белорусского государственного

педагогического университета имени Максима Танка

Вопрос изучения влияния националистического мифа на социальные процессы по-прежнему остаётся открытым в научном дискурсе стран Восточной Европы. В последние годы был сделан большой шаг вперёд в изучении проекта белорусского национализма, и многие результаты этих исследований стали в Беларуси скандальными.

С точки зрения учения Ж. Дюрана о трёх режимах мифа, белорусский националистический миф принадлежит к режиму мистического ноктюрна постулирующему к социальным группам «чёрных магов» (сектантов, духовных отцов и т. д.) и наиболее низким социальным слоям общества, которые занимают нишу, стоящую ниже среднего уровня бедности. В Индии это соответствовало наиболее бедным варнам «шудр», в Европе — наиболее бедным слоям крестьянства.[11]

Национализм зарождается в период бурного развития капиталистических отношений и начал распространяться на европейском континенте в конце XVIII и на протяжении всего XIX века. Национальные проекты различных стран конструируются посредством определённого интеллектуального поиска, формирующего «национальный миф», вырабатывающий определённые критерии существования нации. Национализм — понятие триединое, определяемое как система верований, форма культуры и разновидность религии, а национальное чувство сродни мистическому — оно достигается путем внутреннего просветления. [1 , 33] Нации имеют общие мифы, общую историю, общую национальную культуру, единую экономику и единые права и обязанности для всех его представителей. [1 , 19]

В этой связи формирование белорусской нации пошло по извилистой траектории. Опознавание белорусов как этнокультурной общности было осуществлено в рамках российской националистической реакции на польское восстание 1863 года, и поначалу идея белорусской национальности с трудом принималась обществом. [1 , 26] Опознавание белорусов происходило в рамках общерусской идеи о «трёх братских народах» - великороссов, малороссов и белороссов. Движением, впервые распознавшим белорусов как отдельную нацию, стал западноруссизм, наиболее яркой фигурой которого был В. Коялович. Западноруссизм вел свой дискурс в рамках колониального подхода, рассматривавшего Беларусь как часть единой и неделимой России. Видение же белорусов состояло в их чувстве отсталости и забитости, которое должно быть преодолено при сливании белорусов с русскими: «...на историческую сцену выходит народ, который в течение долгого времени способен был противопоставить напору чуждых ему стихий только пассивную силу — народ бедный, угнетенный, загнанный, измельчённый физически и морально. Посмотрите на измученное лицо здешнего крестьянина, на его низкий рост и худое тело, на лохмотья, в которые он одет, на поспешность, с которой он бросается вам под ноги, а потом целует руку – посмотрите, и вам будет понятна та тьма унижения, в которой он оказался» [2 , 58].

Исторически западноруссизм не был соперником белорусского национализма — последний возникает гораздо позже на почве, удобренной западнорусскими идеологами, совершившими беспрецедентную инновацию — наполнив категорию «Беларусь» этнокультурным содержанием. [1 , 160]

Идейным содержанием российского проекта «Белоруссия» было понимание отсталости и забитости региона, который империя наделяет жизнью, конструирует, исходя из собственной логики. Российская телеология рисовала белорусский язык как наречие, представляя его органически неспособным к любым формам институционализации в школе, церкви и периодической печати: «имеет весьма неприятную эвфонию» (минский православный епископ Евсевий); «содержит формы, в которые не может быть облечена никакая высшая мысль, так как он не имеет литературы» (директор свенцянской гимназии А. Кандидов) [1 , 171].

Взгляд на самих белорусов соответствует образу несчастного и забитого края. Следовательно, образ белоруса срисовывался с самых бедных представителей населения. Очень ярко этот образ характеризует отрывок из поэмы Николая Некрасова «Железная дорога»:

...Видишь, стоит, изможден лихорадкою,

Высокорослый больной белорус:

Губы бескровные, веки упавшие,

Язвы на тощих руках,

Вечно в воде по колено стоявшие

Ноги опухли; колтун в волосах;

Ямою грудь, что на заступ старательно

Изо дня в день налегала весь век...

Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно:

Трудно свой хлеб добывал человек!

Не разогнул свою спину горбатую

Он и теперь еще: тупо молчит

И механически ржавой лопатою

Мерзлую землю долбит!

Эту привычку к труду благородную

Нам бы не худо с тобой перенять... [3]

Подобную позицию заняли и белорусские публицисты. Так, Адам Богданович в своем «Пережитки древнего миросозерцания у белорусов» писал: «И жизнь белоруса, его творческая деятельность резко отмечены печатью неразвитости, отсталости, забитости. Именно «западлый край», «западлый народ». [4]

Интересным является тот факт, что с возникновением собственно белорусского национализма, его содержание практически не изменилось – произошел отказ от проекта русификации и соединения собственно Россией и изменился статус белорусского языка. Взгляд на Беларусь как на отсталый край по-прежнему остался, а формой выражения белорусского национализма стал не язык российского публициста-интеллектуала, а язык все той же наибеднейшей части населения. Образ белоруса из социально-бытовой сказки стал постулироваться как образец для подражания и национального характера.

Лучше всего это проявлено в лейтмотивном стихотворении классика белорусской литературы Янки Купалы «А хто там iдзе?»:

А хто там iдзе, а хто там iдзе

У агромнiстай такой грамадзе?

-Беларусы.

А што яны нясуць на худых плячах,

На руках ў крывi, на нагах у лапцях?

- Сваю крыўду.

А куды ж нясуць гэту крыўду ўсю,

А куды ж нясуць напаказ сваю?

- На сьвет цэлы.

А хто гэта iх, на адзiн мiльён,

Крыўду несць наўчыў, разбудзiў их сон?

- Вяда, гора.

А чаго ж, чаго захацелась iм,

Пагарджаным век, iм, сляпым, глухiм?

- Людзьмi звацца. [5]

Именно образ самого бедного и отсталого мужика стал центром поэзии классиков белорусской литературы.

Как было сказано ранее, режим мистического ноктюрна характерен для двух слоёв населения: «чёрных магов», «духовных учителей» сектантского характера и мистиков, а также для низших слоёв общества, стоящих в определенном смысле ниже его нижнего предела: это четвертая каста в индуизме (шудры), состоящая из плохо интегрированных в арийскую структуру автохтонных элементов, маргиналы, парии, чандалы, рабы, лица без гражданства в греческих полисах (идиотес).

Обращение к наследию и миропониманию именно этого пласта населения сформировало специфический и неудачный национальный миф, работающий в режиме мистического ноктюрна. Мифологической основой данного национального проекта послужили колониальные нарративы - с одной стороны, и социально-бытовые сказки низших слоёв населения - с другой.

В сущности, отринув многие идеи колониального проекта, национальный сохранил одно из своих центральных положений — архетипический образ белоруса. Источником данного образа служила наиболее отсталая и социально низшая часть населения — бедное белорусское селянство, батраки и т. д. Таким образом, белорусская идея оказалась не просто крестьянской, а бедняцко-селянской, проектом с миропониманием бедноты.

Наиболее выраженным элементом психологии данной группы населения являются социально-бытовые сказки. [6 , 25] Именно образ белоруса, заложенный в социально-бытовую сказку был, перенесён в качестве образа типичного представителя крестьянской нации. Преимуществом сказки как источника для анализа менталитета является то, что в ней отображено мышление и психология самого сказочника, в то время как в стихах национальных образов лишь выделены внешние черты и чаяния. Анализируя данный сегмент этнографической культуры, можно прийти к выводу, что архетип белорусской бытовой сказки близок к немецкой и состоит из следующих компонентов:

- типов героев по характеру действий;

- атрибутивной характеристики героя;

- принадлежности к одному из миров;

- героя как носителя определённой моральной идеи;

- героя как носителя определённых функций;

- мотивов, лежащих в основе определённых действий героя. [7 , 10]

I. Персонификация героя в соответствии с его принадлежностью к определённой социальной группе.

- Основой персонификации героя в белорусской сказке выступает его социальная принадлежность. Для селянина будут характерны одни свойства, для пана или священнослужителя — другие. Она определяет характер героя, констатирует, что обеспечивает его второе место в структуре архетипа героя в сказке, определяет позитивное и негативное.

Принадлежность к какой-либо социальной группе.

Как правило, здесь два выбора — селянин, либо его противники. Данная принадлежность демонстрирует ментальную установку героя белорусской сказки и показывает, что его основной целью является стремление жить в достатке.

Место действия.

Обычно это деревенская обстановка. Одна из причин существования героя в сказке. [7 , 11]

На основании этого подхода удалось выделить следующие символы жизни селянина:

Символ противника в социальной жизни. На этом месте выступают паны, ксендзы, попы, чёрт, чиновник, царь, генерал. Противнику приписываются качества глупости, неряшливости и неопытности. Часто это злые, ненавидящие крестьян люди, наказывающие из за малейшую провинность.

Следующим символом можно назвать терпение. Именно терпение обуславливает присутствие и деятельность социальных врагов. Селянин не сопротивляется давлению и насилию, он его терпит. Терпение выступает как особая форма сопротивления. Она достаточно характерна для крестьян, вынужденных терпеливо обрабатывать свою землю. [8, 148] Вместо сопротивления злу, селянин зло обманывает. В национальном проекте это качество нашло новое выражение — терпение выступает намёком на возможный бунт и бурю, на напряженное терпение обращают внимание как на предостережение, предлагая улучшить бесправное положение бедняка. Всему этому придаётся литературное оформление, используются метафоры («чертой терпения —

корчма и могила»):

Bogactwem jego — chatyna pochyła,

Celem do życia — siekiera i socha,

A kresem cierpień — karczma i mogiła» [9]

Еще один яркий символ — тихость. Это качество, связанное с терпением, однако имеет действенный оттенок: своей цели крестьянин стремится добиться незаметно, изловчиться. Открытое и честное достижение цели презирается, считается недостойным и смешным. Следующий символ — хитрость. Для того чтобы действовать тихо, из-под полы, надо уметь обманывать и хитрить. В советский период и до сих пор, устоялось мнение, что это является показателем крестьянского ума и смекалки. [6 , 22] По сути, в большинстве случаев, хитрость выступает главным способом действия. Обмануть, украсть, подставить, сбежать, перехитрить — достоинство, а не порок. В социально-бытовой сказке белорусы обманывают всех и вся: пана, ксендза, попа, бога, черта, соседа, родственника и т. д. Обман приобретает даже статусную характеристику. Так, обмануть простого человека считается меньшей честью, чем высокопоставленного генерала или чиновника. [6 , 24]

В аксиологических нормах белорусских сказок формируется установка на такие принципы как: тихость, хитрость, неуважение к представителям власти и высокой образованности, грубость и вместе с тем осторожность, доброта, переходящая в добродушие, высмеивание глупости, нелепости и неумения.

Именно такой жалостливо-унизительной образ был взят как образец для национального проекта. Произведения белорусских писателей переполнены данными образами. Сами создатели и хранители этого мифа выступили как второй слой носителей мифа ноктюрна — жреческое сословие, хранящее и оберегающее национальные ценности и культуру. Впоследствии, данный образ был с лёгкостью принят большевиками, так как отвечал задачам классовой революции. Иные формы и образы белоруса (почерпнутые из диурнического мифа) были оттеснены на периферию. Героический эпос, образы борьбы и победы, глубокие символические образы не выступают системо--образующими в белорусской национальной культуре.

Отсутствие героического элемента национальной идеи было частично компенсировано глорификацией героев Великой Отечественной войны, и формированием образа Беларуси как «партизанского края». Миф о «партизанском крае» активно конструировался руководством страны, которое и в самом деле в годы Великой Отечественной войны активно участвовало в партизанской борьбе. Он соединял идеалы героического национального движения Сопротивления белорусов с более масштабным контекстом героической жертвы советского народа. В соответствии с этим, освобождение Беларуси стало восприниматься как акция, осуществленная совместными усилиями белорусских партизан и Советской Армии. [10 , 29]

Также определенная компенсация была достигнута в ходе создания мифа о белорусском характере Великого княжества Литовского и славном героическом прошлом белорусского народа.

Однако, два данных образa - героизма в годы Второй мировой войны и славы ВКЛ - онтологически не соответствуют негероическому образу белорусской национальной идеи, и не стали её системообразующим элементом.

Таким образом, можно сделать вывод, что проект «Беларусь» как национальный миф использовал в качестве источника образ наиболее бедной и отсталой части населения, мифологическим дискурсом которой был режим мистического ноктюрна. Поэтому, белорусский национальный миф создан в том же режиме и с перениманием множества негативных признаков из бытового характера. Результатом стало создание негероической нации, с отсутствием волевого элемента. Этим в частности, можно в определенной степени объяснить такую черту характера как «памяркоўнасць» белорусов и неудачу проекта в целом.

Литература

1. Валер Булгаков. История белорусского национализма. Институт белорусистики. Вильнюс — 2006.

2. Цьвікевіч А. «Запдно-руссизм». Нарысы з гісторыі грамадзкай мысьлі на Беларусі ў ХІХ і пачатку ХХ в. Менск: Навука і тэхніка, 1993.

3. <http://www.litera.ru/stixiya/authors/nekrasov/papasha-kto-stroil.html> Н. Некрасов. Железная дорога.

4. <http://maksimbogdanovich.ru/articles/11-page-30.htm> Дарогамі Максіма

5. <http://www.belarus-misc.org/zinowjew/Kupala/Cyrillic/hto.html> Янка Купала. А хто там ідзе?

6. Сацыяльна-бытавыя казкі / Акадэмія навук Беларускай ССР, Інстытут мастацтвазнаўства, этнаграфіі і фальклору. - Мінск : Навука і тэхніка, 1976. - 519 с.

7. Давиденко, Г. В. Німецька народна побутова казка: тематичнi, структурально-композицiйні та лінгвокультурні характеристики. - Киiв, 2009. -19 с.

8. Кириенко В. В. Менталитет современных белорусов / В. В. Кириенко. 2-е изд. Стер. - Гомель: ГГТУ им. П. О. Сухого, 2005. - 225 с.

9. Янка Купала. Збор твораў у сямі тамах. Т. 1 (1904-1907) / «Навука і тэхніка», Мінск. - 1972. - 536 с.

10. Майкл Урбан. Беларуская савецкая эліта (1966-1986): алгебра ўлады / пер. з англ. мовы. Вільня : ЕГУ, 2010. - 196 с.

11. <http://konservatizm.org/konservatizm/sociology/180509172730.xhtml> Александр Дугин. "Структурная социология".