ПРЕДЧУВСТВИЕ НОВОЙ МЕТАФИЗИКИ

Натэлла Сперанская

Философ, режиссёр, публицист,

Начальник Московской сетевой ставки

Евразийского Союза Молодёжи

Термин метафизика(ср.-лат. mеtарhуsiса, из др.-греч. τὰμετὰτὰφυσικά— букв. «то, что после физики»), первоначально используемый для обозначения 14 книг Аристотеля,  ввёл систематизатор его сочинений , Андроник Родосский.  Начиная со Средних веков, метафизика становится синонимом философии, понимаемой как высшая форма рационального онтологического познания, находящаяся в подчинении сверхразумному знанию. В эпоху Модерна или в Новое время, метафизика приближается к естествознанию и фундаментально меняет свой статус. Здесь мы сталкиваемся с возмутительным извращением смысла, поскольку предметом изучения естественных наук всегда являлась область природы (физика), в то время как метафизика даже этимологически[1]указывает на выход за её пределы.

II

Французский мыслитель Рене Генон делал строгое различие между «метафизикой» и «философией».  Метафизика рассматривалась им как сакральное, инициатическое знание, принадлежащее традиционному миру, тогда как философии Генон категорически отказывал в принадлежности к сверхчеловеческому уровню, считая её лишь, «любовью к мудрости», дерзновенно заменившей собой саму мудрость.

Этот антитрадиционный «кульбит» произошёл при парадигмальном переходе от Премодерна к Новому времени: на место метафизики приходит философия (псевдо-метафизика), рациональный ум заменяет  интеллектуальную интуицию, чистое познание уступает свои позиции гносеологии, теории познания. Западная цивилизация постепенно утрачивает свою метафизическую традицию, главными представителями которой были Платон и Аристотель.

IV

Следует сразу обозначить, что метафизика Аристотеля не есть метафизика в понимании Генона. Аристотелевское определение метафизики приводит нас к онтологии parexcellence. Генон, в свою очередь, настаивал на её внеонтологическом, внебытийном статусе. Здесь выявляется некая неполноценность западной метафизики.

Метафизика относится к интуитивному знанию, но во избежание неверных толкований, потребуется отделить чувственную, субрациональную интуицию от интеллектуальной интуиции, которая supra-рациональна и сверхрассудочна. Последняя есть метафизическая «область вечных и неизменных принципов».

Несмотря на универсальный характер метафизики как таковой, Генон употребляет эпитет «восточная», давая объяснение, что «в тех условиях, в которых ныне обретается западный мир, метафизика здесь есть нечто забытое, в общем, пренебрегаемое и почти целиком утраченное, тогда как на Востоке она по-прежнему является предметом действительного познания. И если мы хотим знать, что такое метафизика, мы, стало быть, должны обратиться к Востоку»[2].

VII

Нужно подчеркнуть, что, к примеру,  в  Индии нет разделения метафизической доктрины на «эзотерическую» и «экзотерическую». Иную картину мы встретили бы на Западе: Генон утверждал, что учение Платона (правильнее было бы сказать «инициатическое знание»), истоки которого следует искать в пифагорейском Ордене,  имело два уровня.

VIII

Заметим, что в современном платоноведении даже существует так называемое эзотерическое направление (Тюбингенская школа), представители которого убеждены в наличии сокрытого, тайного учения Платона, передававшегося устно. Запад знал разделение доктрины, которое не было известно Востоку.

IX

Возвращаясь к парадигмальному анализу и, соответственно, к семантическим искажениям, мы не сможем избежать указания на ещё один фундаментальный переход от эпохи Модерна к эпохе Постмодерна, когда на месте философии оказывается уже «псевдо-философия» или «пост-философия», представляющая собой карикатуру как на философию (псевдо-метафизику), так и на изначальное инициатическое знание. Появление бесчисленных нью-эйдж течений и обществ оккультного толка, далеко отстоящих от подлинного знания, говорит о том, что современный мир окончательно ввергнут в бездну и любые интеллектуальные волнения, претендующие на причастность к традиционной метафизике, за редчайшим исключением, являются всего лишь земной агонией перед неизбежным и скорым концом, казнью современного мира.

X

Что последует за Постмодерном? Возвращение метафизики или нечто невообразимо-уродливого, превосходящего своей антитрадиционностью даже то профаническое ничтожество, что мы имеем сейчас? Словом, что нам следует ожидать от нового сдвига парадигм?

XI

Обратимся к истории философии Мартина Хайдеггера, блестяще изложенной Александром Дугиным в книге «Философия Другого начала». В реконструкции немецкого мыслителя, философия предстаёт как история Начал:

Первое начало– триада Анаксимандра, Гераклита и Парменида – ставило онтологический вопрос «Что есть бытие?» Хайдеггер подчёркивает, что в данной онтологии отсутствует небытие, должное пребывать внутри фюзиса, т.е. силы, приводящей бытие к наличию, как сущее. Александр Дугин пишет, что компенсацией за утрату различия ничтожащей стороны бытия в бытии как фюзисе стало появление логоса. Логоса, находящегося не внутри «фюзиса», где должно было располагаться ничто, но – вовне.

Философию Платона и Аристотеля, относимую Геноном к западной метафизической традиции, Хайдеггер называет Концом в рамках Первого начала. Здесь бытие более не соотносится с фюзисом, но становится идеей, что, по словам Хайдеггера, говорит об умалении его статуса.

Между философией Первого начала и философией Нового времени находится средневековая философия. Новое время Хайдеггер определяет как Начало Конца. В этот период субъект и объект занимают места логоса и фюзиса, отношение к миру становится более техническим. Эту эпоху завершает Фридрих Ницше.

XII

Изначально неверно сформулированный вопрос о бытии в философии Первого начала заронил зерно обречённости всей западноевропейской философии, плоды которого появились в ночи нигилизма, когда о «смерти бога» стало возможно говорить вполне свободно.

На этом Хайдеггер, вопреки, казалось бы, очевидному выводу, не ставит точку, и говорит о Другом Начале. Он называет его Ereignis(букв. «событие»). Это начало является Другим, ибо «исправляет», дополняет Первое Начало, ничего не знающее о ничто. Вспомним, что теоретическую недостаточность западной метафизики Рене Генон видел именно в её ограничении сугубо онтологической областью. Александр Дугин пишет, что «бытие одновременно есть и не-сущее, небытие, ничто, а также то, что делает сущее не только сущим, но и не-сущим, то есть то, что ничтожит».

Другое Начало имеет дело с двумя (не взаимоисключающими) формулами: 1) бытие есть, 2) небытие есть. Таким образом, вся западноевропейская философия предстаёт как «прогрессирующее удаление от истины», от Ereignis. Когда Запад сделал выбор в пользу отказа от Ereignis, он обрёк себя на тотальное вырождение и абсолютный профанизм.

XIII

Ранее был задан вопрос, что придёт на место псевдо-философии после нового парадигмального сдвига, и можем ли мы говорить о возвращении к метафизике как к подлинно инициатическому, внечеловеческому сакральному знанию?

Не совсем так. За Постмодерном не может быть «того же самого», круг вечного возвращения не удовлетворит мечтателей, но принесёт иное, а именно Новую Метафизику, предчувствием которой и был EreignisХайдеггера. Новое Начало не может быть ни чем иным, кроме как Новой Метафизикой, концепции которой мы открываем в учении о Радикальном Субъекте Александра Дугина, герметике Евгения Головина, Последней Доктрине Юрия Мамлеева и метафизике Гейдара Джемаля.

Столкновение с ничто

По мнению Хайдеггера, столкновение с ничтопроисходит посредством переживания экзистенциального страха, абсолютно отличного от обыкновенной боязни (философ подчёркивает разницу между dieAngstи dieFurcht). Именно экзистенциальный страх обнажает перед нами ничто, вызывая гнетущее неописуемое чувство. С ускользания сущего начинается открытие не-сущего, «того, чего нет», чистой стихии ничто, о котором мы не вправе даже спрашивать. Наука, предметом изучения которой всегда являлось сущее, овеществляет, опредмечивает задаваемый ею вопрос, тем самым оказываясь в подчинении у сущего. В поле научной деятельности не входит ничто, наука его просто не знает и не хочет знать. Предельно ясно, что, пытаясь дать определение ничто, мы начинаем считать его «чем-то», подгоняя под категорию сущего, коим ничто, безусловно, являться не может. Хайдеггер заключает, что «как вопрос, так и ответ о ничторавно нелепы». О ничтонельзя даже мыслить – на том простом основании, что мыслить можно только о «чём-то». Размышляя о ничто, мы занимаемся его овеществлением, однако ничто не уподобляемо вещи, ибо ничтоне есть сущее. Переживая экзистенциальный страх, мы лишаемся слов, мы погружаемся в безмолвие, в неуничтожимость парализующей нас тишины. Исчезает также любое «я», любое «ты», нет места признанию «мне страшно» - нет самого «меня», но есть «кто-то», избегающий идентификаций. Ergo: «В этой неопределённости и смятении остаётся одно только чистое здесь-бытие, которому более не на что опереться» (Хайдеггер). Присутствие ничто утверждает отсутствие сущего.

В состоянии экзистенциального страха, человек сталкивается с ничтотолько вместе с сущим. Ускользая, сущее не уничтожается. Ускользая, сущее ничтожится, то есть, обнажает свою незначительность, ничтожность – перед лицом чистого ничто.

Ничтоне является противоположностью сущего. Ничто принадлежит бытию сущего. Сущее повсюду. Сущее – вездесуще.

Мы знаем, что философия началась с удивления (Аристотель).

Открывая для себя ничто, мы неизбежно открываем и «странность сущего».

Открывая «странность сущего», мы  удивляемся.

По убеждению Хайдеггера, вопрос о ничтопронизывает всю метафизику.

Метафизика первичнее философии.

Философия возникает из метафизики, но при этом никогда её не превосходит.

Метафизика, по Хайдеггеру, есть выход за пределы сущего. Она суть само здесь-бытие.

Философию он называет «приведением в действие метафизики, в которой она возвращается к самой себе и своей непосредственной задаче».

Задаваясь вопросами об онтологических корнях, человек вступает в область философствования. Шаг в надбытийную сферу - уже вторжение в метафизику. Но начинаем мы с философии, как «любители мудрости» и приходим к тому, что в действительности первично, т.е. к метафизике и подлинному знанию, лишь минуя этот подготовительный этап.

Здесь существует различие между «философом» и «to sofon» (Гераклит). Тем, кто находится на подступах к мудрости и тем, кто уже её достиг.

Однако: «Тот, кто стоит только на подступах к мудрости, никогда ее не достигнет». (А.Дугин)

Восхождение - невозможно.

Вместо восхождения от философии к метафизике – сверхчеловеческий скачок сразу в метафизику. Только после него происходит спуск к философии.

Но спускается уже не тот, кто делал скачок. Спускается здесь-бытие.

Метафизика (не)возможна?

Человек есть то единственное место, в котором и посредством которого первосущее не только понимает и познает само себя но он есть также то сущее, в свободной решимости которого Бог может осуществить и спасти свою чистую сущность. Назначение человека больше, чем быть только "рабом" и послушным слугой Бога, оно больше, чем быть только "сыном" некоего готового в себе и совершенного Бога. В своем человеческом бытии, которое есть бытие решимости, человек достоин более высокого звания со-стязателя, со-ратника Бога, которому суждено нести знамя божества, знамя "Deitas", осуществляющегося лишь вместе с мировым процессом, впереди всех вещей в штормовой стихии мира.

Макс Шелер «Философское мировоззрение»

Макс Шелер выявляет триаду мировоззренческих систем XIXстолетия, признающих невозможность метафизики: позитивизм, неокантианство и историзм.

Возникший в 30-е годы XIXвека классический позитивизм в лице своего основателя Огюста Конта отрицал познавательную роль метафизики (отождествляемой с философией). Конт видел исторический процесс, как движение от теологии к метафизике, и только потом – к позитивизму, как некоему пределу познания. Два позитивистских (крайне неудачных порождения) – сциентизм и физикализм имели сугубо рационалистический, а значит, антиметафизический вектор и являлись, по своей сути, абсолютным выходом в тупик. Эмпириокритизм, перенявший эстафету и фундаментальные принципы позитивизма, поставил перед собой задачу искоренить все «метафизические болезни». «Второй позитивизм», как ещё называют  эту мировоззренческую систему, без угрызений совести можно свести к обострившемуся слабоумию и принять ко вниманию как деструктивный элемент, нивелирующий чистое познание.

Другая форма рассудочности – неокантианство – появилась во второй половине XIX — начале XX вв. Это течение мысли было сосредоточено на переоценке сущности метафизики и создании методологии познания «наук о духе». Основываясь на критическом переосмыслении концепции Канта - «вещи в себе»,  неокантианство занимало позицию трансцендентализма, постулируя утверждение, что предмет познания конституируется представлениями субъекта (но не наоборот). «Так называемое неокантианство, которое, как свидетельствует сегодняшнее состояние в области исследований творчества Канта, совершенно не поняло великого мыслителя, хотя и признавало метафизические вопросы в качестве вечных проблем разума, все же считало их теоретически неразрешимыми», - пишет Макс Шелер в своей работе «Философское мировоззрение». Хайдеггер отмечал однобокость подхода неокантианцев, которые видели в Канте лишь гносеолога, не принимая к сведению, что философ выходит за границы, положенные гносеологией – в область онтологии. Больше того, Хайдеггер называет Канта мыслителем, освободившим место для современной философии, репрезентацией которой становится экзистенциальная метафизика.

Историзм, зародившийся уже в конце XVIIIв. и развивавшийся параллельно с философией истории, встал на путь отрицания метафизики, оставив, однако, религиозный аспект исторического мировоззрения. «Распяв» Бога в пространственно-временном континууме, историзм отказал ему в трансцендентности. Метафизическая парадигма уступила место естественнонаучной.

Шелер доводит своё утверждение «метафизика реальна» почти до аксиоматичности, признавая, за субъектом «обладание способностью в ядре своей личности обрести живое причастие к основе всех вещей». Философ выделяет три вида знания:

- Знание ради господства [над миром, человеком и т.д.]: сюда относятся специальные позитивные науки, являющиеся фундаментом цивилизации Запада).

- Сущностное (образовательное) знание: «первая философия» Аристотеля с её доктриной о четырёх основных принципах бытия.

- Метафизическое (священное) знание: Шелер называет человеческое бытие (где человек предстаёт как микротеос) «первым доступом к Богу», а современную метафизику – метаантропологией и «метафизикой акта». Здесь невозможно никакое «опредмечивание» Бога, что означало бы чистое идолопоклонство. Пусть к Богу может быть только Дионисийским. «Также и духовная "личность" человека — это не субстанциальная вещь и не бытие в форме предмета. Человек может лишь активно собрать себя в личность. Ибо личность есть монархически упорядоченная структура духовных актов, которая представляет собой уникальную индивидуальную самоконцентрацию единого бесконечного духа, в котором коренится сущностная структура объективного мира», - пишет Шелер.

Истории известны парадоксальные фигуры, сочетавшие научное мировоззрение с магическим. К ним, в частности, можно отнести немецкого математика и астронома Иоганна Кеплера, проявлявшего большой интерес к теории гармонии сфер или HarmoniceMundi, гармонии мира. Труд с одноимённым названием Кеплер создавал почти тридцать лет, указав в нём на взаимосвязь между музыкальными тонами и расстояниями планет. Учёный утверждал, что душа человека может войти в резонанс с лучами света, исходящими от небесных тел (которые Кеплер считал наделёнными индивидуальной душой), поскольку в момент рождения она запечатлевает в своей памяти их конфигурации. Евгений Головин находил основания полагать современную науку продолжением чёрной магии, лишённой спиритуального аспекта: «Я имею в виду негативную магию слова, орфического посвящения и невыносимо эсхатологический христианский аспект — я имею в виду сведение необозримого многообразия мира и миров к борьбе добра и зла. Если убрать все это у Роджера Бэкона, Альберта Великого и Парацельса, то мы получим весь инструментарий современной науки. Самое поразительное, что Роджер Бэкон в свое время говорил, что очень многого можно добиться, работая с материей, если Бога заключить в атом, в материю. Он писал: "Если Бога заключить в атом, то можно взорвать Бога".

Загадка безумия Ницше

В своих черновиках Ницше приводит латинское изречение:
Serpens nisi serpentem comederit, non fit draco
Змея становится драконом, только если съест змею.
В тех же записях встречается энигматическая апофтегма «бог убил бога».
Вопрос: кем, убивая бога, становится бог?

Ницше знал ответ.

Жертва

По Ницше, Сверхчеловек - победитель бога и ничто.

Не есть ли человек – их жертва?

Опасный вопрос имеет как минимум два опасных ответа.

Насколько ты безумен, чтобы получить оба?

Насколько ты безумен, чтобы мыслить о жертве?[3]

Тысячеглавый Человек
С тысячей глаз и тысячей ног
Он покрыл всю землю и вышел за ее пределы на десять пальцев
Этот Человек и есть все окружающее
Всё, что было, и всё, что будет…[4]

Пуруша-Сукта

Его как жертву кропили на жертвенной соломе,

Пурушу, рожденного в начале. Его принесли себе в

жертву боги…

Риг-Веда

Бог убил бога.

Но прежде чем стать жертвующим, обратился к жертве

С вопросом о сути жертвенности.

И услышал голос жертвы -

Свой голос услышал:

Богубилбога.

Serpens nisi serpentem comederit, non fit draco

Бог становится миром, только если убьёт бога.

Ницше и безумие
Луиджи Руссоло,
1908