Идеология русского пролайфа

В первом приближении

Олег Фомин

Философ-традиционалист,

главный редактор портала www.arthania.ru

Несколько последних лет я занимался пролайфом, движением в защиту жизни до рождения. В моей работе меня поразило следующее обстоятельство. Подавляющее большинство пролайферов осознает, конечно, то, что причина абортов и абортивной контрацепции кроется в отказе современного общества от традиционных семейных ценностей, в модернизме. Но при этом пролайф совершенно панически боится оформления своих фрагментарных воззрений и подозрений в законченную идеологию. Более того постоянно слышатся с разных сторон голоса, призывающие не придавать пролайфу никакой идеологической окраски во избежании конфликтов внутри движения. Таким образом, современный пролайф представляет сегодня достаточно пестрое идеологически образование. Здесь есть и либералы, и правые сталинисты, и националисты, и монархисты. И впрямь возникающие порой в этом отношении противоречия всё же являются поверхностными, они не задевают глубинных парадигмальных оснований, объединяющих деятелей по тому или иному принципу.

Почему я, будучи традиционалистом, обращаю столь пристальное внимание на пролайф? Во-первых, потому что внутренне пролайф является чисто традиционалистским движением, только он пока еще об этом не знает. Во-торых, только пролайф сегодня в мире способен собирать миллионные демонстрации. И если допустить возможность сегодня какого-либо серьезного воздействия в сфере политического не только с помощью необланкистских методов, хунты и т.п., но и при неинсценированной поддержке масс, имеющих хоть какую бы то ни было консервативную сознательность, речь, прежде всего, должна идти о пролайфе. В России пролайф пока не собирает миллионных и даже многотысячных шествий, но дело, по крайней мере, сдвинулось с мертвой точки. И я уверен, что в определенный момент пролайф может послужить главным традиционалистским тараном против системы. Надо лишь дать пролайфу его собственную, заложенную в нем имплицитно идеологию.

Многие общественные и освободительные движения начинались в борьбе против чего-либо. Но рано или поздно, а лучше всё-таки рано, есть потребность осознать, не только против чего ты борешься, но и за что. Уже сегодня пролайфу необходимо дать ответ на вопрос: как дол­жно выглядеть то общество, в котором перестанут убивать детей. Чего хотят пролайферы утвердительно, а не запретительно. Ведь совершенно очевидно, что существующая политическая система немыслима без абортов, абортивной контрацепции, ювенальной юстиции.

Современный человек боится идеологии. Страх рождается в нем от безответственности, поиска исключительно своей выгоды и стремления к удовольствиям. Системе, сложившейся в мире, такой страх перед идеологией только на руку. Ведь идеологии людей объединяют, отсекая неважное. А индивидуальные интересы делают их «соперниками за ресурсы». Обслуживающие систему СМИ внушают: «Любая идеология — кошмар! Посмотрите, сколько крови пролилось под знаменами идеологий в XX в.!» Однако нынешняя система прервала жизней много больше, нежели все концлагеря вместе взятые. Человеческая природа неизменна при любых режимах, и винить в чем-либо идеологии — последнее дело. Идеология, наоборот, лучшее из того, что есть у человека и в человеке. А всё остальное — мерзость и труха, либеральные сопли, плач по недоставшейся конфетке.

Идеология современного мира парадоксальным образом построена на отрицании идеи как таковой. Либерализм, власть процентного банковского капитала, управляющая всем и вся, опирается не на сверхматериальные идеи, а на шкурные интересы. Чтобы этот паразит капитал жил и распухал — гибнут целые народы третьего мира, где искусственно поддерживаются война, голод, болезни. Колоссальное, планетарных масштабов число жизней прерывается контрацепцией и абортами — концлагерями и душегубками наших дней. А всё потому, что в битве за ресурсы капиталу, давно, кстати, ничем не обеспеченному, не нужны «лишние рты».

Что делает русский пролайф, куда он движется, во имя чего, уже хорошо понятно, но еще совершенно непонятно, для чего он это делает, каков будет мир без абортов, контрацепции, ЭКО, эвтаназии, ювенальной юстиции. Мир без секспросвета и медицинской агрессии. Мир без гей-парадов и навязчивого вакцинирования.

Очевидно, что русскому пролайфу не по пути с либеральной идеологией. Среди пролайферов мы встретим кого угодно: сторонников прямой, органической демократии, национал-патриотов, коммунистов, монархистов, анархистов. Только не либералов. Если пролайфер называет себя «либералом» — это просто недоразумение. Он путается в понятиях. Либо он в пролайфе «захожанин». Дирижеры либерализма, хозяева «заводов, газет, пароходов» не хотят платить своим работникам пособие по беременности. Им не нужна лишняя статья расходов «непонятно на что». Это они загоняют народ в контрацепционные лагеря, запрещая размножаться. Это у них руки по локоть в крови нерожденных детей — они в сто раз хуже серийных абортмахеров. Чем больше предприятие — тем больше крови на «негодяях в кабинетах из кожи». Чья там кожа — это еще тоже надо проверить.

Противники Модерна, иначе говоря, современного мира, пытаются противопоставить ему консерватизм. Однако нужно понимать, что именно консервируется. Ведь если консервируется нынешнее положение вещей — то, может, лучше не надо? Причем в условиях нашей страны, бульшая часть граждан которой родились и учились еще при Советском Союзе, сама недавняя советская система представляется консервативной. Монархисты и национал-патриоты, чаще других именующие себя консерваторами, также зовут нас в не столь уж давно минувшее «прекрасное далеко». Иными словами, консерватизм — это всегда пассеизм, ностальгия по недавнему прошлому — будь то прошлый год или прошлый век. Консерватизм похвален, ибо происходит от любви к Родине, но всегда ущербен, ибо не учитывает того, что в прошлом уже содержались семена нынешнего положения вещей. Прошлое потому и прошло, что всё, что было в нем плохого, победило всё, что было в нем хорошего. И эту битву не переиграть с другим результатом. Человек ностальгирующий неспособен к решительному делу, обращенному в будущее. Первые христиане не ностальгировали, их взоры были обращены ко Второму Пришествию. Потому они и победили ветхий мир с его гнилым консерватизмом языческих мистерий.

Долой современный церковный и политический консерватизм! Эти консерваторы — худшие враги, ибо подрывают саму возможность восстать против современного мира, уничтожить его окончательно и бесповоротно, а затем вернуться к истокам.

Подлинным идеологическим наполнением русского пролайфа должен стать не консерватизм, а традиционализм. Для многих оба понятия сливаются воедино. Однако это ошибка. Консерватизм пытается любой ценой сохранить отмирающие формы. Для традиционализма же ценна сама идея, облеченная в форму.

Взять, к примеру, женский платок в православной традиции. Хорошо известны слова апостола Павла о том, что жене следует покрывать свою голову. Однако речь конкретно о платке не идет. По­этому не всякий консерватор будет настаивать на его необходимости. В послепетровской России платок был обязателен не для всех сословий, аристократки вместо платка носили то, что было модным на тот момент в Европе, а именно шляпки. Если же консерватор и отстаивает женский платок, то из сентиментальности, из пассеизма, ведь это ушедшая деталь быта того времени, по которому он скучает. Напротив, для православного традиционалиста важна только ожившая в повседневной бытийности символика платка. Плат — образ того, что простерто, пространства, земли, материи. Четыре угла у платка обозначают четыре стороны света. Видимая нашими телесными очами природа представляет собой, согласно Традиции, покров, плат, накинутый Богом на незримую, истинную природу вещей. Отсюда связь в индо-европейских языках таких слов, как «матерь» и «материя». Платок четко указывает на пол женщины, обозначает ее детородную функцию. О потерявшей, забывшей или просто снявшей платок говорят: «опростоволосилась». То есть совершила грубейшую ошибку. Забвение бытийного смысла платка, а затем и отказ от него, сначала как от немодного, а затем и как от «символа унижения», привели сначала к малодетности, затем к развитию психических, а после и физических расстройств пола — к феминизму, лесбиянству, трансвестизму, транссексуальности, «андрогинии», когда женщина считает себя «бесполой» и склоняется по временам то к «платонической любви», то к извращениям.

Традиционализм зародился в конце XVIII в. Одним из его основателей-предшественников принято считать Жозефа де Местра, французского политического философа и дипломата, прожившего много лет в России. Будучи монархистом, он считал французскую революцию божественной карой, обрушившейся на духовенство и аристократию, за посягательство на сакральную власть короля. Последователями де Местра в России были в том числе такие известные консерваторы и даже без пяти минут традиционалисты, как Лев Тихомиров и Константин Леонтьев. Первый, в юности будучи народовольцем, впоследствии стал апологетом православного самодержавия. Подобно основателю современного традиционализма Рене Генону, Тихомиров активно полемизировал с оккультизмом, спиритизмом и теософией. Что касается Леонтьева, борца с Модерном и особенно либерализмом, то еще в XIX в. он предрекал «грядущее корпоративное рабство».

Главным традиционалистом XX в. по праву считается французский математик и мыслитель Рене Генон, регулярный автор журналов «Антимасонская Франция» и «Традиционалистские исследования». В его трудах Традиция предстает в качестве фундаментального понятия. Это не просто Священное Предание. Традиция, по Генону, — всеобъемлющая реальность, предшествующая современному миру, Модерну и резко ему противопоставленная. В Традиции сакрально всё — жест, звук, каждое движение, любое политическое установление, праздник, ритуал, труд, деньги, песни, танцы, горы, реки, животные. Модерн, основанный на идеях Просвещения, равенства, прогресса, эволюции, свободного рынка, на материализме, атеизме, гуманизме представляет собой абсолютное зло и аномалию, приведшую человека на край погибели.

Традиционализм не следует путать с Традицией. Он возникает только в Модерне и как реакция на Модерн. Традиционализм призывает вернуться в Традицию, но он не Традиция. Дело в том, что сама Традиция не осознает себя как Традицию. Человек, живущий в Традиции, следует ей консервативно, по инерции. Когда внутренний смысл Традиции утрачивается, наступает Модерн. Модерн должен был появиться, чтобы Традиция приняла четкие очертания на его фоне. И тогда же рождается традиционалист.

Традиционалист — фигура нашего времени. Он живет рядом с нами. Ездит в трамвае. Ходит на работу. Висит часами в интернете. Но он — ИНОЙ. Поток лжи, текущей из телевизора, не притягивает его внимания, не вызывает ни злости, ни даже усмешки. Прожигание времени на дискотеках и стадионах ему непонятно. Вся современная реальность в его глазах — надутый мыльный пузырь с яркой радужной картинкой, готовой вот-вот рассыпаться на брызги как ненастоящее. Что же настоящее? Настоящее — Бог, сакральное, мир вечных архетипов, бытие в Традиции, вертикальное стояние на родной почве, семья, дети, монашество. Традиционалист еще весь в Модерне. И в храм он не часто ходит, — если речь о православном традиционалисте, — и семьи пока еще нет у него, а если есть, то бездетная или малодетная, да и со служением Родине пока туговато. Но он уже видит то, за что он будет биться. И он понимает, куда будет меняться и менять мир. Если сам он еще не готов жить в Традиции, то его дети будут готовы.

Пролайф есть практическое приложение традиционализма. Очень странно, что нигде до сих пор еще не произошло их сближения. Видимо, за ним будущее. Исключение — разве что Новая Зеландия, где живет известный традиционалист доктор К.Р. Болтон, являющийся одновременно борцом с абортами.

Другим важнейшим компонентом идеологии русского про­лайфа могли бы стать труды выдающегося уче­ного-экономиста, основателя научной школы сельского хозяйства Александра Васильевича Чая­нова. Он помимо прочего был известным краеведом, москвоведом, членом комиссии «Старая Москва», тонким писателем-фантастом. Чая­нов, сторонник идеи экономической автаркии (самодостаточности) больших пространств, известен и как политик. Видный работник кооперативного движения России после Февральской революции, член Учредительного собрания, в 1921–1923 гг. он становится членом коллегии Наркомзема РСФСР. В 1930 г. за взгляды на развитие сельского хозяйства, несовместимые с планами варварской коллективизации, Чаянов был арестован, а в 1937 г. по сфабрикованному делу о так называемой «Трудовой крестьянской партии» расстрелян. При этом до сих пор ходят упорные слухи, что Чаянов по спецзаказу Сталина написал в конце 20-х гг. книгу «Автаркия». Идеи Чаянова были реализованы лишь отчасти в 1980 е гг. в совхозах миллионниках с полным хозрасчетом.

Чем ценен для пролайфа Чаянов? Тем, что в его книгах содержится ответ на главные вопросы, задаваемые нам: «Хорошо, мы перестаем делать аборты и пользоваться контрацепцией. Начинаем рожать по ребенку в год. Где нам жить прикажете?! Чем кормить детей? Где им учиться?» Все доводы пролайфа разбиваются об эти вопросы. А значит, нужно подвести под пролайф идеологическую базу, — что мы и пытаемся сделать, — объясняющую устройство той жизни, когда перестанут убивать детей.

В повести «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», опубликованной в 1920 г. под именем Иван Кремнев, Чаянов показывает социалистическое общество, где после крестьянской революции был издан декрет об уничтожении городов и произошел массовый исход из города в село. Один из жителей утопии Никифор Минин так объясняет главному герою Алексею Кремневу устройство новой жизни: «Население Москвы нарастает настолько сильно, что наши муниципалы для соблюдения буквы закона считают за Москву только территорию древнего Белого города, то есть черту бульваров дореволюционной эпохи. Раньше город был самодовлеющ, деревня была не более как его пьедестал. Теперь, если хотите, городов вовсе нет, есть только место приложения узла социальных связей. Каждый из наших городов — это просто место сборища, центральная площадь уезда. Это не место жизни, а место празднеств, собраний и некоторых дел. Пункт, а не социальное существо. Возьмите Москву, на сто тысяч жителей в ней гостиниц на 4 миллиона, а в уездных городах на 10000 — гостиниц на 100000, и они почти не пустуют. Пути сообщения таковы, что каждый крестьянин, затратив час или полтора, может быть в своем городе и бывает в нем часто. Вся страна образует теперь кругом Москвы на сотни верст сплошное сельскохозяйственное поселение, прерываемое квадратами общественных лесов, полосами кооперативных выгонов и огромными климатическими парками. В районах хуторского расселения, где семейный надел составляет 3–4 десятины, крестьянские дома на протяжении многих десятков верст стоят почти рядом друг с другом, и только распространенные теперь плотные кулисы тутовых и фруктовых деревьев закрывают одно строение от другого. Да, в сущности, и теперь пора бросить старомодное деление на город и деревню, ибо мы имеем только более сгущенный или более разреженный тип поселения того же самого земледельческого населения. Вы видите группы зданий, — Минин показал вглубь налево, — несколько выделяющихся по своим размерам. Это — “городища”, как принято их теперь называть. Местная школа, библиотека, зал для спектаклей и танцев и прочие общественные учреждения. Маленький социальный узел. Теперешние города такие же социальные узлы той же сельской жизни, только бульших размеров».

А теперь посмотрим, утопия ли этот проект или перед нами рабочая футурологическая модель?

Мы видим, что в чаяновской модели происходит естественное центробежное, горизонтальное расселение граждан. Сегодня же налицо нечто совершено противоположное: города, подобно месту столкновения тектонических плит, взмывают вверх, развиваются по вертикали. Возникает проблема компактного расселения. Драка за квадратные метры превращает домочадцев в «геополитических врагов». В Средние века не столь яростно делили отцовские владения знатные отпрыски. Миллионы шекспировских трагедий разыгрываются сегодня в городских квартирах. Город убивает семьи. Желая сохранить за собой «свободные квадратные метры», молодые пары не хотят рожать более одного-двух детей, а то и вовсе становятся принципиальными чайлдфри.

Единственный выход из ситуации демографического бедствия — дауншифтинг (так называют ставшую в последнее время модной миграцию из более населенных пунктов в менее населенные, более экологичные). Чаяновский проект, предвосхитивший дауншифтинг, вовсе не означает утраты «связи с цивилизацией». Изба может быть с центральным отоплением, санузлом, интернетом. Жизнь поначалу будет менее комфортной, зато здоровой. Жизнь на земле — это Традиция, погружение в годовую литургию труда, а прозябание офисного планктона — хуже смерти. Разу­меется, пока инфраструктура не будет налажена, это будет что-то помягче ГУЛАГа, но пожестче пионерлагеря. Однако люди своим желанием только развлекаться и поменьше работать заслужили гораздо худшего. Трудовое перевоспитание на земле пойдет всем только на пользу. Пожалуй, скажут: «начните с себя». Не нужно бояться таких вопросов. Начнем с себя, когда в стране произойдет то, что должно произойти.

Без политической воли здесь, разумеется, осуществить ничего не удастся. Либеральная система просто так от высасывания соков из «народонаселения» не откажется. Город, средоточие власти либеральной системы, сегодня сожрал деревню. Из книги Бытия мы помним, что первый город был основан Каином. Поистине, как писал Рене Генон, к концу времен «Каин окончательно убьет Авеля». Иначе говоря, город убьет деревню. Логика развертывания человеческой истории такова, но это не значит, что мы не должны этому сопротивляться.

Суммируя сказанное, одной из составляющих идеологии пролайфа с необходимостью должен стать православный крестьянский социализм, ибо только в рамках этой идеологии возможна полноценная реализация традиционных семейных ценностей. Только под лозунгом «Назад — в избы!» возможно осуществление конечных целей пролайфа, когда слова «аборт» и «контрацепция» будут известны лишь эрудитам.

Программу Чаянова можно представить в виде тезисов:

• Деурбанизация. Массовый исход в растянутые на десятки и сотни километров пригороды, в городо-деревню, где станет возможной жизнь большими семьями.

• Создание деревенской инфраструктуры, не уступающей городской. Налаживание скоростных путей сообщения, связующих социальные узлы городо-деревни.

• Опора на семейно-коопе­ра­тив­ное производство, где каждый заинтересован в результатах сво­его труда и работает не на «чу­жого дядю», а на семью.

• Крестьянский семейный уклад, без отрыва от источников высокой культуры.

• Углубление содержания человеческой жизни, реализация интегральной человеческой личности.